Сергей Григоров

Историк, политик

Почему случилась Февральская революция?

* OПросмотров: 4605
-1917, история России, либерализм, Максим Томчин, революция, Февральская революция

Максим Томчин, историк, главный редактор медиа-проекта «Федералист»

Российское общество вот уже много поколений находится в состоянии бесконечной внутренней «войны за историю». Пожалуй, нет таких событий или персонажей нашего прошлого, которые не вызывали бы ожесточённых политизированных дискуссий: достаточно одного упоминания Ивана Грозного, Петра I, Николая II, Джугашвили (Сталина), Горбачёва, Ельцина, Октябрьского переворота, Второй мировой войны, Авустовского путча или разгрома Верховного Совета в 1993 году, чтобы тотчас вспыхнул ожесточённый спор, который обязательно будет сопровождаться взаимными обвинениями и оскорблениями. Это связано прежде всего с тем, что люди таким образом, на самом деле, спорят о будущем современной России – сегодня оно представляется настолько мутным и неясным, что о каком-либо консенсусе насчёт нашего «завтра» не приходится и мечтать. Именно поэтому неравнодушные к общественно-политическим событиям граждане конструируют свои модели развития страны через идеализированные образы прошлого, каждый из которых превращается в идеологический символ. Это очень хорошо видно на примере февральских событий 1917 года. В те зимние дни закончилась история монархического государства, которое для одних – затонувший город Китеж, «Россия, которую мы потеряли», для других – «тюрьма народов», «забитая, тёмная, нищая лапотная страна».

Простые объяснения сложных вещей

Обращаясь к событиям февраля 1917 года, можно констатировать, что в массовом представлении преобладают две основные трактовки произошедшего.

Согласно первой, революция имела объективные предпосылки, поскольку государство находилось в глубоком социально-экономическом кризисе на фоне расширяющейся классовой борьбы рабочего класса. Кроме того, поднимала голову буржуазия, которая стремилась взять в свои руки контроль над страной. В феврале рабочие, доведённые до отчаяния, вышли на улицы Петрограда, и осуществили буржуазно-демократическую революцию, которая была необходимой прелюдией для революции социалистической.

Вторая из них упирает на то, что социально-экономических предпосылок революция не имела, поскольку страна находилась на экономическом подъёме, с мировой войной Россия в целом справилась, и накануне решающих побед группа иностранных шпионов (в этом качестве в разных вариантах выступают и немцы, и англичане с французами и американцами) и представителей внутренних «тёмных сил» совершила провокацию, спровоцировав продовольственные затруднения в столице, что вывело народ на улицы города. Власть в столице была захвачена предателями, царь по пути из Ставки в Царское Село был изолирован, и в результате измены группы генералов и шантажа, он был вынужден подписать отречение от престола, которое не могло иметь никакой юридической силы (вариант: он ничего не подписывал, отречение является целиком и полностью фальсификацией).

Обе эти версии были сконструированы постфактум, когда последствия «медового месяца» «великой и бескровной» были уже известны. Первая была изобретена во времена формирования официальной советской мифологии, когда встала необходимость обосновать историческую закономерность и легитимность установившегося после октября 1917-го тоталитарного коммунистического режима. Вторая – в тяжёлые годы эмигрантского изгнания, когда практически все – даже бывшие революционеры – начали ностальгировать по ушедшей России, попутно занимаясь поиском виновников её падения и оправданием собственного (без)действия в решающие дни. Отвергнутая западным научным сообществом, она пережила второе рождение в Перестройку, когда на фоне серой советской действительности появилось понятное желание идеализировать императорскую Россию, а также потребовался альтернативный коммунистическому «символ веры». Подобно любым другим идеологизированным конструкциям, эти исторические модели стремились дать простые объяснения сложным вещам.

Обе версии сочетают в себе факты как действительные (характерным образом трактованные), так и сомнительные, основанные на одних только косвенных свидетельствах и догадках. Любопытно, что сторонники и той, и другой модели исходят из марксистской парадигмы, что революции случаются в обществе, которое переживает социально-экономический упадок – одни указывают, что он был, а значит, революция была неизбежна, другие – что его не было и в помине, а значит, и предпосылок никаких не было.

В начале ХХ века Россия переживала настоящую индустриализацию. На фото: снарядная мастерская Обуховского сталелитейного завода, 1912

Этот подход совершенно не учитывает тот факт, что революции происходили также и в бурно развивающихся странах, которые по формально-экономическим показателям поступательно развивались:

  • Нидерландской революции XVI в. предшествовал быстрый экономический рост, затронувший как промышленность, так и сельское хозяйство.
  • В Англии с середины XVI в. и до начала революции и гражданской войны наблюдался значительный промышленный подъём.
  • Английские северо-американские колонии накануне революции переживали бурное экономическое развитие.
  • Во Франции радикальное преобразование сельского хозяйства начинается со второй половины XVIII в., а период с 1760 по 1790 г. характеризуется промышленным прогрессом и рассматривается как первая фаза промышленной революции.
  • Германские государства в период, предшествующий революции 1848 г., также переживали промышленный переворот и экономический рост.

То же наблюдалось за пределами Европы (в Мексике, Иране и других странах).

Во всех этих случаях предреволюционные режимы проводили сознательную политику активной индустриализации и ломки традиционных структур, опираясь в первую очередь на широкое привлечение частного капитала, которая вела к росту политического сознания общества. Происходила трансформация социально-экономического уклада, и в какой-то момент общество, которое начинало тяготиться действующим политическим строем, неизбежно начинало стремиться влиять на принятие политических решений в стране, а если власть не шла на уступки в должном объёме, то и вовсе пыталось перехватить власть в государстве (Бисмарк, анализируя причины революции 1848 года, резонно заметил: «Сила революционеров не в идеях их вожаков, а в небольшой дозе умеренных требований, своевременно не удовлетворённых»). Это не исключает ни наличия сословных или классовых противоречий, ни деятельности иностранных шпионов – и те, и другие наличествуют в любом обществе во все времена, однако не далеко не всегда им удаётся вырваться наружу и расшатать политическую систему до основания.

«Дивная сила»

Александр Куприн с друзьями в ресторане. Фотография Петра Оцупа. Санкт-Петербург, 1913 год

Подобные деформации – когда прежняя система не устраивает модернизированное общество самим фактом своего существования — происходили и в предреволюционной России. Общество, в результате полувековой экономической модернизации (темпы экономического роста благодаря активности частного капитала были беспрецедентно высоки), к началу ХХ веку очевидно тяготилось действующей политической властью. Каким же было политическое сознание подданных русского царя накануне потрясений 1917 года?

Главной отличительной чертой русской культуры конца XIX – начала XX века был её литературоцентризм, о котором много писали и зарубежные, и отечественные культурологи. Абсолютными властителями умов были писатели, подавляющее большинство из которых были настроены оппозиционно. Размышляя о причинах падения монархии, А.И. Солженицын отмечал: «Русское общественное мнение к началу века составляло дивную силу, составляло воздух свободы. Царизм был разбит не тогда, когда гнали Колчака, не тогда, когда бушевал февральский Петроград — гораздо раньше! Он уже был бесповоротно низвержен тогда, когда в русской литературе установилось, что вывести образ жандарма или городового хотя бы с долей симпатии — есть черносотенное подхалимство. Когда не только пожать им руку, не только быть с ними знакомыми, не только кивнуть им на улице, но даже рукавом коснуться на тротуаре казался уже позор!». В то же время общество романтизировало революционный террор – в 1905-1907 гг. портреты политических заключённых помещались на обложки журналов, арестованные террористы получали сотни восторженных писем, высококлассные адвокаты занимались их бесплатной защитой в судах, чем легко добивались общероссийской известности.

Самыми популярными писателями в 1913 году были покойный граф Л.Н. Толстой, Максим Горький, Владимир Короленко, Александр Куприн, Иван Бунин и Фёдор Сологуб (его роман «Мелкий Бес» (1907 г.), живописующий кошмар русской провинциальной жизни, был самым читаемым произведением десятилетия). Огромный резонанс вызвала публикация повести Бунина «Деревня» (1910), которая вызвала шок и упрёки в очернении деревенской жизни. Степень влияния прогрессивных авторов на умы русских читателей отмечал ещё журналист А. Суворин: «Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой, несомненно, колеблет трон Николая и его династии. Его проклинают, Синод имеет против него своё определение. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописях и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого. Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост».

Долгое время власть резонно считала, что подобные настроения – удел немногочисленной интеллигенции, и что «молчащее большинство» из числа крестьян и жителей городских окраин продолжает испытывать глубокие верноподданнические чувства по отношению к царю и его семье. Однако в начале ХХ века это идиллическое единение царя с народом неизбежно уходило в прошлое.

Известно, что наиболее массовой группой оппозиции, её кадровым резервом, являлись земские деятели и учителя – то есть та часть интеллигенции, которая находилась в прямом контакте с «молчащим большинством». В начале века бурными темпами расширялась система народного образования – по подсчётам историка Б.Н. Миронова, в эти годы количество умеющих читать и писать росло на 1,8% ежегодно. Однако грамоту крестьяне постигали от антимонархически настроенных учителей: в 1907 году 69% студентов Юрьевского университета заявляли, что поддерживают социал-демократические партии. За либералов выступали около 18% студентов, за консервативно-монархические партии — только 5%. Именно эти радикально настроенные студенты, получив образование, шли преподавать в школы, а годы спустя составили основную массу членов «рабоче-крестьянских» советов. Административные меры по ограничению студенческой вольницы лишь разжигали радикальные настроения. Притесняемые студенты находили поддержку и среди профессоров, и среди большинства представителей образованного общества.

В результате происходили перемены в политическом сознании крестьян: в 1911 году 80% лиц, привлечённых к уголовной ответственности «за оскорбление Его Величества» составляли сельские жители. Генерал Русской армии адмирала Колчака П.П. Петров, выходец из простой крестьянской семьи, вспоминал: «До Русско-японской войны ни в деревнях, ни в городе в казармах мне не приходилось встречаться с какой-либо пропагандой револю­ционного характера. Но в 1908 году, когда я был в отпуску в [родной] деревне [в Псковской губ.], слышал жалобы стариков не только на хулиганство, распеванье под гармонь непристойных песен и драки молодёжи, но на появление по­литических мотивов в частушках. Например:

Бога нет. Царя не надо,
Губернатора убьём.
Податей платить не будем,
И в солдаты не пойдём…

Были рассказы о случаях нападения на полицейского урядника. А между тем деревенская нужда, видимо, уменьшалась».

Манифест 1905 года объявил о свободе слова и фактически отменил цензуру, но власть продолжила бороться с журналистами, а отношения с прессой превратились в настоящую позиционную войну

Всеобщий рост оппозиционности также наглядно иллюстрируют результаты голосований в Государственную Думу, когда протестные кандидаты побеждали на выборах во всех избирательных куриях. В Первой Думе из 497 депутатов – не оппозиционными было лишь около 100, во Второй лояльными царю было лишь около 80 из 518 депутатов. После переворота 3 июня 1907 года, когда избирательный закон был значительно урезан, власти едва удалось сформировать проправительственное большинство в Третьей Думе: 266 депутатов из 442 – однако ядро его составляли сторонники умеренных реформ – октябристы (148 человек), и правительству приходилось торговаться практически по любому вопросу. Такая коалиция могла развалиться в любой момент, что и случилось в Четвёртой Думе, где после разрыва власти с октябристами из 441 депутата власть могла рассчитывать на голоса лишь 153 депутатов.

Будучи глубоко убеждёнными в том, что протестные настроения характерны только для узкой прослойки населения, царь и его сановники не только не шли на уступки оппозиции, не привлекали её к государственному управлению, они даже не считали необходимым наладить информационно-пропагандистскую работу с населением. Даже консервативные издания действовали, в основном, по собственному почину: это болезненно сказалось во время «министерской чехарды» 1915-1916 гг., когда они публиковали статьи в поддержку какого-либо министра, которого царь без оповещения прессы снимал буквально на следующий день – всё это ставило их в глупое положение и подрывало доверие со стороны читателей. Во время политических скандалов власть обычно дистанцировалась от монархического черносотенного движения, оставляя его без публичной поддержки. Многие министры сторонились черносотенцев, считая их дело вредным и опасным. В результате случилась деморализация монархического лагеря. Один из лидеров черносотенцев, А.И. Дубровин, отходя от общественной деятельности, горько заметил: «Нельзя быть роялистами больше, чем король. Мы защищаем власть монарха, который сам не хочет её сохранять». В годы войны многие депутаты-монархисты солидаризировались с оппозиционным Прогрессивным блоком, и во время февральских событий даже не предпринимали попыток к защите престола.

В 1914 году Россия вступила в мировую войну, имея глубокий разрыв между властью и обществом. Последнее неизбежно должно было трактовать любую будущую неудачу как признак неэффективности и слабости существующего политического строя.

В первые дни войны общество охватило такое воодушевление, что, казалось, все склоки и конфликты остались позади.

Все европейские государства оказались не готовы к разразившейся в 1914 году мировой войне. Когда стало очевидно, что война продлится не полгода, как думалось в первые дни, патриотический подъём начал сменяться разочарованием. Оппозиция обвиняла свои правительства в неспособности выиграть войну. Во Франции, например, с 1915 года активизировал антиправительственную агитацию авторитетный политик Жорж Клемансо. Его издание «L’Homme enchaîné» немцы распространяли среди французских военнопленных, чтобы продемонстрировать им грязные тыловые склоки. Однако французское руководство, считая раскол в условиях войны недопустимым, пошло на уступки оппозиции, и в разгар военного времени Клемансо получил пост премьер-министра страны. В Великобритании в 1916 году власть получил Ллойд-Джордж, который до этого вёл шумную агитацию против своих коллег по правительству, в том числе против знаменитого лорда Китченера. В Германии в апреле 1917 года большинство депутатов рейхстага потребовало немедленного заключения мира, и Вильгельм II был вынужден объявить о будущих либеральных реформах. В России, где раскол власти и общества был острее, чем в других государствах Европы, руководство страны до последнего не желало идти ни на какие уступки. В результате события пошли по самому невероятному и драматическому сценарию.

Германофобия и шпиономания

В первые месяцы войны Николай Николаевич был самым популярным человеком в стране. Эту популярность он сохранял вплоть до 1917 года

С первых же дней войны в обществе при активном участии вчерашней оппозиции (которая временно встала на путь примирения с властью «до победного конца» войны) началась активная борьба против т.н. «германского засилья». Во всех губерниях создавались общества по борьбе с этим явлением, которые требовали очищения всей страны от «немецкой заразы». Власть поддерживала эти настроения несмотря на то, что ещё с 1894 года в стране ходили анекдоты о «царице-немке» (ходили слухи, что она и по-русски говорить не умеет, что, разумеется, было полной неправдой). Апогеем стал прошедший 27-29 мая 1915-го в Москве антинемецкий погром. Было разгромлено 759 торговых заведений и квартир, причинён ущерб в размере 29 млн. рублей золотом, трое немцев были убиты и 40 ранены. В Петрограде громили квартиры и конторы учреждений, принадлежавших немцам. Погромы прошли в Нижнем Новгороде, Астрахани, Одессе, Екатеринославе и некоторых других городах. Все эти акции происходили безнаказанно для участников: власть, имеющая репутацию «немцев» поддержала чреватую последствиями антинемецкую истерию.

В эти же месяцы Россию впервые за всю историю охватила шпиономания. После начала Великого отступления весной 1915 года Ставка, стремившаяся снять с себя ответственность за военные поражения, инициировала начало фальсифицированного уголовного дела по шпионажу полковника С.Н. Мясоедова – человека, лично близкого к военному министру В.А. Сухомлинову. Думская оппозиция активно поддержала этот процесс: стараниями Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича она впервые получила официальное подтверждение «немецкого влияния» в высоких правительственных кругах. 20 апреля 1915 года Мясоедов был повешен.

В результате давления со стороны Николая Николаевича 12 июня Сухомлинов был снят с министерского поста. Это ознаменовало начало «министерской чехарды», продолжавшейся до самой революции. Оппозиция требовала немедленного ареста и суда над бывшим министром, которого подозревали в шпионаже. Однако Николай II, которому была очевидна абсурдность этих обвинений, долго не давал ход этому делу. По стране поползли слухи, что он поступает так под влиянием жены и Распутина, которые якобы являлись немецкими шпионами. Упорство царя только усугубляли картину – осенью Охранное отделение фиксировало такие слухи даже в отдалённых деревнях.

В конце концов император уступил, и 21 апреля 1916 года Сухомлинов был арестован и помещён в Петропавловской крепости. Следствие зашло в тупик, дело разваливалось (единственное, что удалось установить следствию — это взяточничество бывшего военного министра ради дорогостоящего лечения больной супруги), и 11 октября 1916 года бывший министр был переведён под домашний арест. Эта новость потрясла общество, которое таким образом нашло новые «доказательства» немецкого шпионажа в царской семье. Много говорили о Распутине, чьё влияние на царскую семью стоустная молва раздувала до невероятных масштабов.

Так в обществе сформировался образ «тёмных сил». Эти «тёмные силы», сгруппировавшиеся вокруг трона, были виновны в затянувшейся войне. Эти «тёмные силы» развалили нормальное хозяйство в стране. По стране распространились слухи – ходили они не только в городах, как принято считать, но также широко они были распространены и в деревнях.

Слухи ходят по стране

Беженцы из западных губерний стали одним из главных источников панических настроений и самых невероятных слухов

Важность «народных» политических слухов не стоит недооценивать. В период социального напряжения и войн происходит кризис традиционных информационных коммуникаций. В условиях, когда появляется потребность срочно объяснить меняющуюся реальность, на первый план выступают слухи (то есть неподценузрные устные сообщения), которые призваны заполнить зоны нормативной неопределённости. Особенно благоприятные условия для их формирования и распространения создаются в замкнутых сообществах, каковыми в эти годы были многочисленные крестьянские общины.

По мнению социологов и психологов, распространению слухов решающую роль играет несколько факторов. Оллпорт и Постман пришли к выводу, что распространяются только такие слухи, которые важны для данного сообщества: так, слухи об изменении цен на верблюдов в Афганистане не распространились в США, поскольку они там не интересны. Вторым фактором является неопределенность и двусмысленность контекста: чем меньшей информацией о насущных вопросах располагает сообщество, тем быстрее внутри него распространится слух. В 1976 году Росноу и Файн предложили критерий «убедительности» (credibility) – индивидуальный порог доверия слухам. В условиях военного времени он был чрезвычайно низким, поэтому в эти годы система слухотворчества и хождения слухов имела чрезвычайную роль. Стоит также отметить факт, что актуальные слухи распространяются чрезвычайно быстро: математик и популяризатор науки Я.И. Перельман в 1936 году показал, что в 50-тысячном городе слух становится общеизвестным за короткий промежуток времени, от одного до двух с половиной часов.

Неудачные действия правительства в тылу моментально обрастали слухами. Непрозрачность принятия ключевых решений и отсутствие действенной пропаганды лишь подстёгивали их распространение. Вот, например, некоторые из крестьянских слухов 1915-1916 гг. (из материалов Министерства Юстиции, РГИА Ф.1405. Оп. 521. Д.476) :

  • 20-летняя крестьянка Евгения Урсини в феврале 1916 г. гадала по царскому портрету об исходе войны: «Вряд ли Россия победит Германию, потому что у России нет снарядов, а также по наружности наш русский государь выглядит против Вильгельма мужик-мужиком»
  • 34-летний мещанин города Стародуба заявил: «Вот Вильгельм победит, потому что у него сыновья в армии, и сам он в армии со своими солдатами, а где нашему дураку царю победить… Он сидит в Царском Селе и переделывает немецкие города на русские».
  • В сентябре 1915 года писарь тамбовской казенной палаты заявил: «Такой дурак, а принимает командование армией. Ему бы только дворником быть у Вильгельма».
  • Ответ 35-летней Варвары Андреевой на заявление собеседницы, что «царь дан нам Богом»: «А мы чёртом, что ли, даны?» .
  • Нижегородский крестьянин, узнав о решении царя принять командование, сказал: «Государю некогда делами заниматься. Он всегда пьяный. Он такой же германец»
  • 27-летний воронежский крестьянин, увидев в январе 1916 года портрет императора с наследником, заявил: «Наследник Цесаревич с отцом пропили Россию».

В докладе Петроградского охранного отделения в Особый отдел Департамента полиции за октябрь 1916 года настроение населения в тылу оценивалось так: «…оппозиционность настроений, по данным весьма осведомленных источников, достигла таких исключительных размеров, каких она, во всяком случае, не имела в широких массах даже в период 1905-1906 гг. Открыто и без стеснений начали раздаваться сетования на «продажность администрации», неимоверные тяготы войны, невыносимые условия повседневного существования; выкрики радикальствующих и левых элементов о необходимости «раньше всего уничтожить внутреннего немца и потом уже приниматься за заграничного» начали встречать по отношению к себе всё более и более сочувственное отношение».

«Крепкий фронт, дряблый тыл»

«Тёмные силы» в представлении оппозиции (карикатура была сделана уже после февраля 1917 года). Стоят (слева направо): Штюрмер, Александра Фёдоровна (с портретом Вильгельма II в руках), Протопопов, Сухомлинов. Сидят (слева направо): Вырубова, Распутин, Николай II.

На фоне неблагоприятной политической обстановки в тыловых районах власть предпринимала непоследовательные шаги, которые подрывали её авторитет. В августе 1915 года думская оппозиция создала Прогрессивный блок, который требовал от царя создания «правительства народного доверия», состав которого был бы предложен депутатами. При этом такое правительство должно было оставаться подотчётным царю. Всего в блок вошло 236 думцев из 442 членов Государственной Думы. Лидеры оппозиции подавали свои требования как последнюю попытку конструктивного компромисса общества и власти. Часть министров, во главе с главноуправляющим землеустройством и земледелием (фактически — министром земледелия) А.В. Кривошеиным ( он же — будущий премьер врангелевского правительства в Крыму), поддержала требования Прогрессивного блока и обратилась к царю с просьбой принять требования оппозиции.

В эти же дни царь решил возложить на себя обязанности Верховного Главнокомандующего, что вызвало резкое неприятие большинства членов правительства, которые просили царя отказаться от этого решения: несмотря на военные неудачи, великий князь Николай Николаевич оставался популярен в стране, его портреты раскупались миллионными тиражами, и главное — он умел успешно взаимодействовать с оппозицией. Царь не прислушался ни к оппозиции, ни к министрам. 23 августа Николай II сменил дядю на высшем военном посту. 3 сентября сессия Думы была закрыта.

Отныне царь не доверял своим министрам, и это мнение разделяла Александра Фёдоровна. Следующий, 1916 год, прошёл под знаком «министерской чехарды». 20 января 1916 года премьер-министр И.Л. Горемыкин был отправлен в отставку. После этого только за этот год сменилось три премьер-министра: Б.В. Штюрмер (20 января – 10 ноября), А.Ф. Трепов (10 ноября – 27 декабря), Н.Д. Голицын (27 декабря 1916 – 27 февраля 1917).

Всего за период с начала войны до февральской революции на должности министра внутренних дел успело побывать 6 человек, министра иностранных дел – 3 человека, военного министра – 4 человека, министра путей сообщения – 3 человека, министра юстиции – 4 человека и т.д. По мнению общества, главным критерием подбора министров был не профессионализм, а личная преданность царю. Говорили, что решения о назначениях принимает царица, причём «смотрины» кандидатам устраивает Григорий Распутин. Ненависть к «старцу»(и, подспудно, к «немке») как виновнику всех бед сблизила и националистов (Пуришкевич, Шульгин) и церковников с Прогрессивным блоком. На все требования убрать Распутина прочь от семьи, царь неизменно отвечал отказом, что только провоцировало рост недовольства.

Поддержали оппозиционные общественные настроения и большинство великих князей. Против Александры Фёдоровны и Распутина выступила даже мать Николая II — вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. К концу 1916 года царь оказался в абсолютной политической изоляции, порвав отношения даже с большинством родственников.

Лидер Прогрессивного блока профессор П.Н. Милюков.

После значительного перерыва в работе Дума открылась 1 ноября 1916 г. К этому времени в стране сложился такой политический климат, что даже правые депутаты начали критиковать «бездарных министров». В своей нашумевшей речи на осенней сессии 1916 г. в Думе , текст которой распространялся по стране в списках, П.Н. Милюков выразил то, о чём говорили повсеместно: политика правительства была продиктована «либо глупостью, либо изменою». Позднее эту речь, которая моментально разошлась в списках по все стране, назвали «штурмовым сигналом революции».

В 1916 году среди всех общественных групп — от левых «оборонцев» до монархистов — зрели идеи дворцового переворота: предполагалось отправить царицу в монастырь, царя отстранить от дел, престол передать царевичу Алексею при регентстве одного из великих князей. Об этом практически открыто говорили в великокняжеских салонах, в думских кулуарах, в Центральном военно-промышленном комитете во главе с октябристом А. Гучковым, и в Земско-городском союзе (Земгор), лидером которого был князь Г. Львов, и даже в военных штабах. Все эти проекты придумывались во имя «окончательной победы» в войне, поскольку оппозиция была уверена, что действующая власть ведёт страну к неминуемому поражению.

Впрочем, дальше составления примерного списка будущих членов «правительства доверия» и убийства Распутина в декабре 1916 года дело не пошло — планы тонули в бесконечных разговорах, и в очередные назначенные сроки ничего не происходило: никто не решался взять на себя ответственность. Возможно, именно поэтому царь, которому регулярно докладывали об этих заговорах, не считал их опасными, и ничего не предпринимал. Стоит отметить, что осуществить дворцовый переворот (о более радикальной смене политического режима тогда никто не говорил) думцы хотели тихо и без лишнего шума. Однако, как заметил С.П. Мельгунов, вспыхнувшие в феврале 1917 года в Петрограде массовые протесты спутали все карты. Спохватившись в последний момент, народные избранники попытались оседлать выплеснувшийся на столичные улицы протест, но время было безнадёжно упущено, и они с самого начала оказались задвинуты социалистическим Петроградским Советом.

На третий год войны продовольственные затруднения охватили все воюющие страны. Особенно тяжёлой зима 1916-1917 гг. выпала на долю Германии. Современники окрестили её «брюквенная зима»: не было ни хлеба, ни мяса, зато широко поставлялась брюква, и домохозяйки активно скупали кулинарные пособия в духе «Сто блюд из брюквы». На фоне ситуации в других государствах, продовольственные трудности в России казались незначительными, однако политическая атмосфера была грозной. Царь находился практически в полной политической изоляции — отношения были разорваны даже с двоюродными родственниками. Властные полномочия тылового управления размазывались между разными государственными органами. Продолжалась «министерская чехарда». Государственная пропаганда была поставлена из рук вон плохо. Общество — от аристократов и генералов до крестьян отдалённых губерний — жило невероятными слухами. Чем глубже в тыл, тем меньше было веры в победоносное окончание войны — поэтому все жертвы казались напрасными. Это и определило невероятную скорость и необратимость перемен, которые произошли в февральские дни в Петрограде.

Был ли в Петрограде хлеб?

К 1 марта 1917 в русскую армию было мобилизовано 14,9 млн человек – преимущественно, крестьян. Несмотря на потерю этой рабочей силы, с 1913 по 1917 г. сельскохозяйственное производство страны сократилась всего лишь на 8%. В отличие от других воюющих стран, голод России не угрожал. Урожай зерновых хлебов в 1916 году дал 444 млн пудов излишка, и, кроме того, запасы прошлых лет исчислялись до 500 млн пудов. Мясного скота, а также картофеля и овощей в стране было достаточно — не хватало лишь жиров и сахара. 

Тем не менее, примерно с ранней осени 1916 года в больших городах начала ощущаться нехватка продовольствия, которую фиксировали и современники, и газеты, и сводки Охранного отделения. В эмиграции родилась версия о том, что хлеб исчез с прилавков умышленно в результате некоего заговора, однако кроме подозрений она ничем не подтверждается. В чём же заключалась причина нехватки продовольствия? Можно выделить две основные причины этого явления:

Железные дороги фронта (слева) и дороги тыла (справа)

1. Расстройство железнодорожного сообщения. В условиях войны управление железными дорогами, которые были разделены на «дороги фронта» и «дороги тыла», было передано двум параллельным ведомствам. Любой железнодорожный манёвр проходил через много бюрократических согласований. Литерная («разрешительная») система перевозок оказалась не продумана и привела к настоящему хаосу. В результате в 1916 году прохождение эшелонов на «дорогах тыла» передали на усмотрение властей региональных железных дорог. Встревоженные всеобщими слухами о неизбежности скорого голода, они задерживали эшелоны с продовольствием в своих регионах. («Миллионы пудов… гниют на станциях, вследствие чего заводы несут убытки» — писал «Коммерсант» в январе 1917 года).

После пика интенсивности перевозок в середине 1915 года транспортная система империи стала приходить в расстройство. В течение 1916 года паровозный парк уменьшился на 19 % относительно 1915-го, а товарных вагонов — на 20 %. Снизилась и численность пассажирского парка — с 33,4 тысячи вагонов в декабре 1915-го до 25,2 тысячи в декабре 1916 года.
Ситуацию усугубила аномально снежная зима 1916/17 г. К этому времени развал транспортной системы ощутили и на фронте: октябре 1916 г. армия (без Кавказского фронта) недополучила 45 % продовольственных грузов, в ноябре — 46,3 %, в декабре — 67,1 %, в январе 1917 г. — 50,4 %, в феврале — 57,7 %. В результате в декабре 1916 года нормы для солдат на фронте были уменьшены с трёх фунтов хлеба в день до двух, в прифронтовой полосе — до полутора фунтов, обвалилось снабжение кавалерии и конной артиллерии овсом.

В начале 1917 года для того, чтобы наладить поставки продовольствия на фронт и в столицы, Министерство путей сообщения было вынуждено приостановить пассажирское сообщение в стране на две недели. Хлеб начал снова поступать на склады, но на прилавках магазинов не появлялся. Из-за спекулянтов.

Подобные газетные объявления зимой 1916/17 гг. сделались чем-то обыденным

2. Реакция населения на введение твёрдых цен. Тотальная спекуляция. 9 сентября 1916 года были введены твёрдые цены на хлеб – они оказались ниже рыночных. Производители отказывались продавать хлеб по «твердым ценам», и они почти нигде не соблюдались, даже при государственных закупках. Сообщения о твёрдых ценах вызвало панику. В докладе Петроградского Охранного отделения отмечалось: «Ещё не установились твёрдые цены на хлеб, как хлеб вдруг пропал в ряде губерний. Судя по всем имеющимся данным, хлеб припрятывается не только крестьянами и помещиками, но и перекупщиками, ожидающими повышения цен» .

В декабре 1916 г. правительство в лице нового министра земледелия (он же председатель Особого совещания по продовольствию) Риттиха вынуждено было пойти на крайнюю меру — введение обязательной поставки хлеба в казну по твёрдой цене согласно развёрстке. Впервые в русской истории власть решила буквально залезть в крестьянские хлева: развёрстку хлеба в количестве 772 млн пудов предполагалось произвести подворно. Но в результате неудовлетворительного учёта и сопротивления — развёрстка ощутительных результатов не дала: закупки в среднем составили 20-30 % от плана. Размышляя над этой неудачей, один из журналистов консервативного «Нового времени» писал:

«Сейчас, когда по адресу русского крестьянина и русского помещика раздаются упрёки в недостатке патриотизма и в стремлении придерживать хлеб, не следовало бы глубже задуматься над психологией производителя сельскохозяйственных продуктов. Трудами его рук питается вся страна. Но сделано ли что-нибудь для того, чтобы создать крестьянину уверенность в том, что его хозяйство не лишится завтра и без того скудных рабочих рук?».

К концу 1916 года обмен между городом и деревней из-за железнодорожного хаоса нарушился, бумажноденежная эмиссия систематически возрастала, а курс рубля неуклонно снижался. В этих условиях рыночные цены на продукты питания неизбежно повышались, и соответственно увеличивался разрыв между твёрдыми и «вольными», то есть спекулятивными, ценами. Биржи свободно печатали бюллетени вольных цен, хотя государственная заготовка хлеба проходила крайне медленно. Владельцы магазинов вывешивали на витринах сообщения о том, что «хлеба нет», но при этом продавали его «мимо кассы» по «вольным» ценам. Более того, именно они провоцировали слухи о дефиците какого-либо товара. «Петроградская газета» писала в начале 1917 года:

«У наших спекулянтов есть свои приёмы. Чтобы поднять спрос на всякого рода «залеж» и быстро распродать товар, пускается «утка» насчёт истощения того или иного продукта на рынке или предсказывается предстоящий кризис в силу тех или иных нарочито выдуманных причин. И легковерная публика принимает этот слух за чистую монету и спешит обеспечить себя чуть ли не на полгода».

Администрация чайной компании С.В. Перлова была одним из источников панических настроений в столицах

Так, в начале февраля 1917 года директор чайной компании «Товарищество С.В. Перлов» заявил «Коммерсанту»: «Запасы чая кончаются, и в самом недалёком будущем мы очутимся в критическом положении». Это вызвало неподдельную панику в столице, люди несколько дней буквально осаждали чайные магазины. Как заметила тогда «Петроградская газета», «слух о наступлении чайного кризиса оказался самой возмутительной уткой. Очевидно, кто-то ловко спекульнул и, может быть, распродал всю «заваль». Чайные запасы в Петрограде обильны, и нет и не было надобности покупать чай впрок».

Таким образом, благодаря тотальной спекуляции сложилась ситуация, когда в феврале 1917 года хлеб на петроградских складах был, но официально в магазинах его не было. Ни городские, ни имперские власти никак не могли повлиять на эту ситуацию. Торговцы и перекупщики вызывали всеобщее озлобление – это настроение городских низов потом успешно использовали большевики, когда взялись за ликвидацию частного рынка.

Ещё в октябре 1916 года Петроградское Охранное отделение так характеризовало внутреннее положение в стране: «Систематически нараставшее расстройство транспорта; безудержная вакханалия мародёрства и хищений различного рода тёмных дельцов в разнообразнейших отраслях торговой, промышленной и общественно-политической жизни страны; бессистемные и взаимно-противоречивые распоряжения представителей правительственной и местной администрации; недобросовестность второстепенных и низших агентов власти на местах и, как следствие всего вышеизложенного, неравномерное распределение продуктов питания и предметов первой необходимости, неимоверно прогрессирующая дороговизна и отсутствие источников и средств питания у голодающего в настоящее время населения столиц и крупных общественных центров… — всё это, вместе взятое, характеризуя в ярких, исчерпывающих красках результат забвения тыла, как первоисточник и причины тяжкого болезненного состояния внутренней жизни огромного государственного организма, в то же время определенно и категорически указывает на то, что грозный кризис уже назрел и неизбежно должен разрешиться в ту или иную сторону».

Пороховая бочка

Легенда о смертоносном «чёрном автомобиле» была одной из популярных петроградских страшилок зимы 1916/17 гг.

Новый 1917 год Петроград встречал беспокойно. Прожиточный минимум в Петрограде к январю 1917 году составил 169 руб., из которых 29 руб. шли на жильё, 42 руб.— на одежду и обувь, остальные 98 руб.— на питание. При этом зарплаты рабочих столицы колебались от 160 до 400 рублей. Город страдал от перенаселения: за годы войны сюда переехало около 200 000 беженцев, в результате городе резко обострился жилищный вопрос. Беженцы, выполнявшие низкооплачиваемую работу, являлись одним из источников панических настроений в столице.

Город жил слухами. Слухи открыто обсуждались в очередях, в которых в основном мёрзли солдатки и беженцы. Слухи по столице разносились очень быстро: так, об убийстве Распутина завсегдатаи очередей знали ещё до первых газетных новостей. Именно поэтому с декабря 1916 года рядом с особенно длинными «хвостами» дежурила полиция.

Слухи ходили самые невероятные: с января 1917 года говорили о том, что в город по приглашению царицы прибыли адъютанты Вильгельма II, которых – разумеется, переодетых в штатское —  видели в разных местах столицы. Гадали, прибыли ли они для шпионажа или для того, чтобы заключить с царём сепаратный мир. В эти же дни весь город обсуждал некий таинственный «чёрный автомобиль», который ночами колесил по столице и из которого якобы убивали случайных прохожих. Спорили, кто же находится за рулём этого автомобиля.

Город был переполнен солдатами. В столице и её окрестностях в казармах, рассчитанных на 20 тысяч мест было втиснуто около 160 000 солдат. Большинство гарнизона составляли чины запасных батальонов и полков, а также учебных команд. Боевой дух этих бойцов был невысоким: В каждой части столичного гарнизона от 24 до 65% солдат составляли рабочие Петрограда. Большинство из них были женаты. После призыва в армию они теряли свою фабричную зарплату, и их жёны (которые теперь стали «солдатками»), вынуждены были проводить целые дни на «толкучках», чтобы достать дешёвые продукты, попутно собирая и распространяя слухи. Низкой была мотивация и солдат-крестьян, которых тревожили слухи о том, что дома «хлеб у родных отбирают».

Секретарь рабочей группы ЦВПК К.А. Гвоздёв

В этой атмосфере практически открыто вела социалистическую агитацию Рабочая группа Центрального Военно-Промышленного комитета (ЦВПК), которую возглавлял меньшевик К.А. Гвоздёв. ЦВПК был создан группой российских промышленников и предпринимателей для того, чтобы координировать действия по обеспечению фронта всем необходимым. Председателем ЦВПК был октябрист А.И. Гучков. Рабочая группа была создана для того, чтобы наладить отношения между владельцами и работниками предприятий. Привлекая социалистов, Гучков наивно полагал, что они сделаются послушным орудием в его руках – социалисты же таким образом получали «белые билеты», гарантирующие освобождение от призыва, финансы, и возможность централизованного влияния на настроения рабочих. Радикально настроенные социалисты использовали ресурсы ЦВПК для агитации как против правительство, так и против нерешительных думцев. В скором времени налаженная инфраструктура Рабочей группы ЦВПК послужила фундаментом Петроградского Совета, который уведёт у Гучкова и его либеральных коллег по Государственной Думе власть прямо из-под носа. 

20 января 1917 года решением министра внутренних дел Протопопова большинство членов Рабочей группы ЦВПК было арестовано. Министр был убеждён, что революция подавлена на корню.  Однако это было не так. Рабочая группа ЦВПК действовала в тесном взаимодействии с т.н. «Информационным бюро» левых партий, в которое входили представители всех социалистических групп (в том числе и большевиков), и которые регулярно собирались на квартире у депутата-эсера А.Ф. Керенского. Тот факт, что вскоре после забастовки на Путиловском заводе, которая положила начало февральским беспорядкам, положившим начало революции, группа её зачинщиков явилась на квартиру Керенского, позволяет предположить, что эти протесты происходили не без участия пресловутого «Информационного бюро».

Дальнейшие события хорошо известны:

18 февраля (3 марта), суббота – начало беспорядков на Путиловском заводе.
22 февраля (7 марта), среда – администрация завода объявила локаут.
23 февраля (8 марта), четверг – женский день. Забастовщики перемещаются с заводов в центр города. Большую часть протестующих составляют солдатки и беженцы. Три дня они безнаказанно ломают трамваи и грабят магазины.
26 февраля (11 марта), воскресенье – войска открывают огонь по протестующим. Около 150 убитых. Многочисленные акты неподчинения солдат приказам. Заседания Думы отложены. Ночью – начало солдатского мятежа: вспыхнул бунт в запасном Волынском полку. Так хлебные беспорядки переросли в революцию.

Ну а дальше, как заметил консервативный философ В. Розанов, «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три».  Но это уже другая история.

Поделиться ссылкой: