Серьезные идеологические проблемы в посткоммунистических обществах, проблемы идентификации с основными традиционными политическими течениями философской мысли Запада во многом обусловлены тем, что в условиях краха тоталитарных режимов наибольшие сдвиги происходят в сфере сознания, изменяются ценностные и идеологические приоритеты. Сегодня происходит как бы второе раскрепощение человека. Разрушается обыденная система всеопределяющих «ответов на все вопросы». Человек оказывается в условиях, когда ему приходится брать ответственность на себя за свою семью, свое образование, поиск работы, самому отвечать за собственные поступки, то есть человек получает свободу выбора, причем часто против собственного желания. Незакаленный и оберегаемый ранее государством человек чувствует себя потерянным в окружающем его изменившемся мире.

Некоторые это называют «кризисом идентичности», идентичности страны, идентичности государства (непонятны новые взаимоотношения общества и государства, его обязанности и права), социальной идентичности (непонятно, к какой социальной общности теперь принадлежит человек), идентичности идеологии (утрата унифицированности мировоззрения). Другие характеризуют этот процесс «оцепенение массового сознания». В экономической же сфере посттоталитарное сознание тоже оставляет глубокие следы. «Каким бы («разумным» или «неразумным») ни были, к примеру, собственно экономические действия по осуществлению реформ, рынок не будет функционировать «по правилам», то есть приносить социальную отдачу, обеспечивающую его общественную «легитимацию», в отличие от той индивидуальной адаптации к рынку, которая обычно замеряется социологическими опросами и трактуется как мера общественной поддержки рыночных реформ».

Исторические условия каждой страны обуславливают различное качественное наполнение либеральных курсов, во многом включающих в себя различные события и по форме, и по внутренней сути, однако под общим названием либерализма. Именно поэтому нельзя вести речь об одном единственном манифесте либерализма по аналогии с «Манифестом коммунистической партии». Если тоталитарная идеология претерпевает существенные адаптации к историческим условиям, то тем более различными будут проекты либерализма, хотя и объединенные общим фундаментом.

Е.Шацкий в своей работе «Либерализм после коммунизма» пишет о либерализме как об интернациональной либеральной традиции. В то же время интернациональная традиция составляет семью различных либерализмов, имеющих как национальные — горизонтальные — особенности, их определяющие, так и вертикальные водоразделы, например экономический и культурный либерализмы.

Для посткоммунистических обществ, особенно для России, характерно несколько направлений конфликтов между различными либерализмами. Культурный либерализм, имеющий свои корни в среде диссидентского движения, широких слоев интеллигенции, часто противопоставляется экономическому либерализму, кстати, во многом более наднациональному, рассматривающему экономику как основную сферу человеческой деятельности и доминанту политического развития общества и государства.

Еще одной осью противоречий является ось либерализм — демократия. Большее количество политических школ не делает разницы между либерализмом и либеральной демократией. Так, например, один из известных трудов по либерализму П.Дюнлеви и Б.О’Лэри так и называется: «Теория государства: политика либеральной демократии». Для англоязычных авторов данное смешение понятий характерно, так как государство либеральной демократии, такое, как в США, Великобритании, вполне обходится без либеральной партии в качестве деятельной политической силы. Потеря либералами своих позиций в Великобритании в период между двумя мировыми войнами проявила динамичное нарастание кризиса либеральных ценностей, их выхолащивание, перемещение на второй план в общественном сознании. В странах Западной Европы и Северной Америки либеральные ценности потеряли особенную значимость. Частично они были нивелированы консерваторами, частично социал-демократами. Классический пример тому — партийная система Великобритании. Либерализм стал скорее экономической частью целостной консервативной программы. Для более раннего периода было характерно, наоборот, противопоставление либерализма и консерватизма как двух противоположных политических течений, особенно ярко это было выражено, по мнению К.Манхейма, после Великой французской революции, когда либерализм и консерватизм представлялись «как две противоположные философии жизни». Так, Петр Струве в качестве «подлинного пафоса» консерватизма отмечает «государственность как утверждение всенародного единства, или соборной личности народа, и против классовых притязаний, и против безоглядных притязаний личности», в то время как пафосом либерализма является свобода личности от какого-либо единства, тем более, выражаемого государством, организованной большинством власти, и неважно каким способом, демократическим или авторитарным. Пожалуй, либерализм и консерватизм могут быть объединены лишь на платформе противодействия «классовым поползновениям», социализму и коммунизму. Здесь скрыт и ответ на вопрос: почему именно экономический либерализм органически объединился с консерватизмом в Западной Европе и Северной Америке?

Подобное растворение либерализма в консерватизме и социал-демократизме доказывает, с одной стороны, что он потерял определяющие и идентифицирующие идеи, а с другой стороны, что на данном отрезке человеческой эволюции либерализм выполнил поставленные перед ним задачи. В западном обществе утвердились его основные ценности.

Но не стоит и вести речь об окончании этой эпохи. Становится актуальной проблема постановки новых задач перед либерализмом. Второе дыхание в странах Восточной Европы и России дает либерализму определенные шансы.

Одним из существенных пробелов в понимании политической философии либерализма является его восприятие как доктрины исключительно западного общества, фундаментального проявления образа западного человека с соответствующими социальными и психологическими характеристиками, что вызывает определенное отторжение в обществах, имеющих сильные «восточной» политической культуры и мировоззрения.

Для стран Восточной Европы и России во время первого периода (до 1991 г.) освобождения от тоталитарной системы было характерно понимание либерализма как либерализации. Проявление послаблений, смягчения государственного контроля принималось обществом за либеральную политику. Практически все критики существовавших режимов могли называться либералами. Вот почему на этом этапе чрезвычайно сложно разделить социал-демократизм, традиционный в западном смысле консерватизм и либерализм.

Е.Шацкий для периода после 1989 года подбирает несколько практических характеристик методов осуществления либеральных преобразований. Симптоматичен набор прилагательных: скептический, экспериментальный, рациональный, свободный. Определенную роль в усилении прагматических характеристик играет логичный и закономерный отказ от псевдорелигиозного взгляда на мир, характерного для тоталитарного общества.

Однако для большей части либералов по-прежнему остается главенствующим технологическое направление мысли и идеологии. Глубокие вопросы политической философии остаются за бортом, на периферии политической мысли. Не случайно, что растет критика либералов за формальный, процедурный и технократический подход к организации социальной жизни. В то же время антирелигиозность не является определяющей характеристикой либерального направления. Равное число либералов поддерживает и не поддерживает традиционную религию для каждой отдельно взятой страны. Шацкий в этой связи приводит короткое, но сущностное определение, какой человек является либералом. Определяющим моментом, и с этим трудно не согласиться, является вера в свободу. Причем можно даже не расшифровывать само понятие свободы. Пожалуй, именно это по¬ложение, свобода индивида, способно примирить различные полюса либерализма.

Потребности общества в практическом, жестком и профессиональном руководстве, рост радикальных настроений в общественном сознании обуславливают рост влияния такого направления в семье либерализмов, как экономический либерализм, основными постулатами которого являются частная собственность и свободный рынок как основа устройства и эволюционного развития общества. Так, и Д.Сартори отмечает, что политический либерализм возникает раньше экономического либерализма. Для Восточной Европы и России это еще более характерно, чем для Западной. В то же время экономический либерализм, на мой взгляд, является неким практическим методом осуществления экономической политики и не должен претендовать на всеобщность.

Возвращаясь к проблемам Восточной Европы и России, следует упомянуть термин «протолиберализм», предложенный Е.Шацким для характеристики предлиберального развития политической мысли в странах этого региона. Шацкий выделяет три основные характеристики данного направления: поддержка либералов изначально антилиберальными структурами (так, в Польше это Католическая церковь); возникновение идеи третьего пути, некоего компромисса между капитализмом и социализмом; политика антиполитики, что уже упоминалось выше. Постепенное раскрепощение общественной мысли приводит к открытой фазе наиболее резких и жестких либеральных преобразований. В то же время нарастают противоречия между бытовавшими идеалами западного общества с его демократическими институтами, стандартами жизни и конкретной сегодняшней реальностью. За исключением достаточно короткого промежутка времени непосредственно после резкого слома старой системы, либерализм плыл против течения, против большинства, против общественного мнения.

Либералы поставили диагноз и предложили взять за основу принципы реализма и рационализма. Суть диагноза можно было выразить в следующей формуле: основа гражданского общества — экономика, отделенная от политики. Причем для посткоммунистической ситуации признавался наиболее оптимальным революционный способ изменений, что в обычной ситуации противоречило либеральной доктрине.

То, что основным критерием развития общества была провозглашена экономика, вывело на первый план модель человека экономического (homo economicus), свобода более не связывается с продвижением к осуществлению некоторых ценностей, сосредоточенных вокруг представлений «хорошем обществе» и «справедливом порядке». Либерализм как бы подменяет самого себя, изначальные ценности и идеалы свободы и освобождения нивелируются текущей практической обыденной жизнью индивида. Свобода понимается как совокупность неких правил и институтов, прогресс и всесторонняя эволюция подменяются единственной волей рынка, понятие свободы выбора, изначально краеугольное в либеральной философии, формализуется.

В бытии человека экономического перестают действовать обратные связи. Если Э.Фромм приводит схему взаимозависимого состояния: экономический базис — социальный характер — идеи и идеалы, где все части системы находятся в органичном взаимодействии, то экономический либерализм, равно как и технологический, что, на мой взгляд, весьма сходно, упрощает схему до простой линейности — экономический базис является доминирующим. В подобной материалистичности происходит опасное сближение с марксизмом. Вот почему в Западной Европе, Северной Америке либерализм теряет свои позиции в качестве самостоятельной политической силы, ибо консерваторам гораздо более успешно удается заполнить подобный «внеэкономический вакуум», пусть и весьма традиционалистскими способами.

На мой взгляд, весьма опасными ценностными ориентирами являются такие понятия, как счастье и успех. Дж.Грэй определяет их в качестве внутренних ценностей либерализма. Процветание человека ставится в зависимость от успешного осуществления каких-либо его собственных проектов, его активности. Е.Гайдар в качестве одного из бедствий капитализма выделяет «темпы его неостановимого роста: он может быть стабильным, лишь когда бурно развивается, когда возникают и удовлетворяются все новые потребности людей», а потребности, как и претензии людей, безмерны и безграничны. То есть капитализм становится самовоспроизводящейся количественно растущей системой, неспособной к качественному росту в условиях самоконсервации.

На один из ключевых вопросов, который часто задается либералам, — что есть интересы человека, невозможно получить на сегодняшний день удовлетворительного ответа. Прогресс не может ставить своей целью развитие производительных сил, ибо это приводит к установлению и упрочению потребительской и технократической цивилизации, разрушающей того, ради кого она построена, то есть человеческую личность. Прогресс в этом аспекте должен состоять в развитии свободного творчества и общества. В противном случае «прогресс» работает на самого себя. «Введение в этику эвдемонистических и утилитарных мотивов ведет к накоплению лжи и к превращению лжи в добро, если ложь полезна для достижения благополучия и блаженства», — писал Н.А.Бердяев. То есть одним из главных вопросов, на которые должен ответить либерализм, является вопрос о мотивации человеческих поступков. Если это «прогресс», благосостояние, успех, счастье, то происходит опасная подмена реальных ценностей мнимыми. Одной из опасностей подобного пути является превращение человечества в «интернациональную армию рабочих рук», что было подмечено в совместном исследовании П.Дюнлеви и Б.О’Лэри.

Таким образом, второе дыхание либерализма в Восточной Европе связано с доминированием экономического либерализма. Однако в силу его неспособности ответить на самые актуальные вопросы перспективы его достаточно туманны. Но, может быть, возрастающий интерес к либерализму послужит толчком к политическому и философскому переформированию, к постановке перед ним задач другой, новой эпохи.

Либерализм в посткоммунистическом обществе переживает некое подобие возрождения. Маятник истории как бы снова качнулся в сторону идей свободы. Но это развитие весьма противоречиво, с одной стороны, включая в себя некоторые черты протолиберализма, а с другой ультрарадикальные черты философии экономического либерализма. Реального укоренения либерализма на этой почве не произошло.

От либерализма сначала не требовалось концептуальных ответов, от него требовались практические действия, с которыми он плохо или хорошо справился. Откат первой либеральной волны вызвал справедливые мнения об исчерпанности идеалов и ценностей либерализма. Он выполнил поставленные перед ним задачи еще на заре XIX века, сначала в Западной Европе, Северной Америке, а теперь и в России и странах восточного блока. Может быть, потому и падает интерес к либерализму как к системе, самоисчерпавшей себя, а с другой стороны — растут надежды на обновление. Прогнозы эволюции либерализма пока не ясны, однако вероятным вектором человеческой эволюции будет свобода и свободное творчество. Это предполагает политическое осмысление, опирающееся на непреходящие ценности либерализма. Если проблема человека действительно окажется центральной в XXI веке, то антропоцентризм русской философии послужит отправной точкой. В.В.Зеньковский, исследуя основное направление развития русской философии, отмечал, что «она больше всего занята темой о человеке, о его судьбе и путях, о смысле и целях истории». Мне кажется, что экономический, технологический либерализм не сможет укорениться на российской почве, его новое, свежее дыхание должно быть более свободным, наверное, это будет уже третье дыхание либерализма в следующем веке.
1996, «Открытая политика»